НАДЯ

Лето. 1925 год. Летнее солнцестояние. Старуха, принимающая роды в богом забытом поселке Зауралья, перерезала пуповину и взяла девочку на руки. Перед тем, как отдать матушке, сказала:
- Ох, судьба у девочки… Подрастет – отдашь в ученицы. Солнышко красное знает, кого в мир приносить.

Амайцева Дарья, усталая от родов, только кивала благодарно, мол, на все согласна.

Девочка улыбнулась, быстро перестав хныкать.
«У нее душа ангельская» - думала знахарка, разглядывая мать и дитя, - «Она самого боженьку видела в лицо, говорила с ним, да и сошла на землю к нам, грешным».
- Надя, - сказала матушка. Знахарка перекрестилась.
«Пойди ко мне в ученицы, Наденька… сама у тебя учиться на старости лет буду»

***
- Вот эту траву не бери, - говорит старуха, - злыдень-трава, кто сорвет, век бедовать будет. Если ее поутру срывать, да в Иван-день, а потом косицу свить, да под порог врагу положить…
- Бабушка, что ты такое мне говоришь, - качает головой Наденька, гладя травинку, такую мирную под весенним солнцем. – Если эту травинку вечером сорвать, да напевая, да прощения прося – как ты учила, то отвар из нее боль утолять будет.
- Ох, умная ты у меня выдалась. Кто тебе такое сказал? – улыбается довольно старуха. Мелкая, а помнит столько уже.
- Да Хозяйка лесов…
- А что, ты сама к ней ходишь? - Знахарка удивленно посмотрела на девочку.
- Чего нет? Ты же научила – радость в душе вызвать, о солнышке подумать, венок пальцами вот так заплести, к животу приложить – и солнышко появляется. А там – по тропке в лес, и к Хозяюшке.
Бабушка качает головой. Девочка в семь лет своих травы заговаривать умеет, птиц понимает, с духами лесными говорит… Сложно с ней.
- Бабушка, а почему я помню белый город и красивых людей. Они танцуют, и смеются…
- Это рай, девочка моя, наверное, это рай. Или волшебная страна, откуда пришла лесная Хозяйка. Я не знаю, ну вот есть что, чего и я не знаю, да?
- А я туда вернусь?
- Да кто ж тебя знает. Если ты, ангел мой, уж к нам, грешным, сошла, так значит, такая на то божья воля.
- Мне страшно вспоминать, бабушка, там свет погас, а потом война была… И у нас война скоро будет.
- Ты спи. Сегодня тебе плохого не приснится. А воспоминаний таких не бойся – это ангелы все помнят, а люди забывать умеют, - бабушка обнимает девочку. Бабушке страшно. Войной и правда пахнет в воздухе.

***
- А в лесах тех живет Хозяйка, высокая красивая девушка, - говорит Надежда сказку, перевязывая прокипяченной тряпкой жуткую рану на боку солдата. Ему совсем не больно, хотя спирт давно уже закончился, из того, что внутрь можно. А снаружи – Надя не дает весь пить.
- Ты продолжай, Наденька, - ласково говорит солдат, поднимая руку и едва прикасаясь к плечу медсестры. – Ладная сказка. Не молчи только.
Надежда кивает. Рана-то жуткая, но она страшнее выглядит, чем на деле есть. Жить будет. Если раньше не помрет.

***
…Так уже было. Раньше, с месяц тому. Двое их было, у одного разворочено легкое, ребра осколками торчат – не видела раньше такого. На него плюнули уже, разве бы напоить, так спирту мало. Не кричит даже. А второму – в голову наискось осколком. И не глубоко вроде бы. Надю все к нему, ко второму – мол, не возись с первым. Огрызнулась. Видит же – ну не жилец второй. Ему ничего не поможет уже – только и смочь, что холодными пальцами глаза закрывать, виски тереть, боль унимать. А тот, с грудью развороченной, борется, дышит мелко, но дышит же, не бросает…
- Славный командир вел воинов в бой, золотой город защищать, да только злые враги собрались, железную живую машину достали, и пошла она людей косить…
«Это плохая сказка, Наденька, не надо» - он говорить не может, он думает, и знает, что она его понимает.
- А люди там умные были, они яму вырыли, в яму залезли и снизу в машину ту забросили гранату, - тихо говорит Надя, - Машина на бок завалилась и померла, испустив зловонный дух.
«Это хорошо, что померла» - говорит солдат молча, – «Так и должно быть со злыми машинами»…

***
- Маленькая девочка как Хозяйку ту увидала, так в груди у нее что-то ёкнуло. «Мол, я видела уже такую, с волосами, как солнце, в долгом платье зеленом, как травка. Правду говорит бабушка, я сама – из волшебной страны, где живут добрые волшебники и волшебницы». Но Хозяйка девочку не признала сначала, нахмурила брови. А бабушка Хозяйке и говорит – вот ангелочек маленький, к людям добрый – возьми на поруки, поучи уму-разуму, волшебству своему лесному. Хозяйка все хмурит брови, думает. Девочка же ножкой топает, подбегает к Хозяйке и за руку ее берет. И говорит «Я тебя уже знаю. Я с тобой пойду». Бабушка улыбается стыдливо – мол, чего с маленькой взять. Хозяйка не выдерживает – ну и как выдержать, когда тут такие глазищи, прямо в душу смотрят. Кивает. И уводит девочку в свой чудесный лес…
- А что потом было? – это другой уже спрашивает, перевязанный, глаза в белой повязке с алыми пятнами. Надя едва слышно вздыхает. Левый глаз видеть будет. Правый уже не спасти.

- А что потом… Потом девочку учила волшебница, лесов тамошних хозяйка, а старуха умерла вскорости. Девочка же ее не забыла, травы помнила, как чудесные песни и заговоры петь – помнила. И в деревеньке той ее все считали то ангелочком, боженькой подаренным, то ведьмой.
Солдаты улыбаются. Наденька. Командир, даром, что волосы седые, морщинка поперек лба, попытался к ней как-то. Она обожгла его глазищами, темными, как вишни, только в глубине огонь горит, сердитый. Какой там ангел? Он извинился даже…
- Ну чего ты. Я бы женился.

***
- А на севере железный замок стоял, и жил в нем враг, желавший мир сжечь.
- Прям как у нас, - хмыкнул командир, - Только у нас враг – на западе застрял, в Германии, а у тебя – на севере. А чего ему там, не холодно было?
- Не холодно, - мотнула головой Надя, - он огнем дышал и огнем воевал. Немцы бы там в ледышки превратились.
- И то хорошо, - кивнул командир, - И что, победили того врага?
Надя вздыхает. Не знает, что сказать. Но кивает потом.
- Победили, да, но много хороших людей погибло. И тех, кто из белого города приплыл, и кто пешком пришел, и кто там, в землях тех, жил. Но победили потом.
- И мы победим! – уверенно говорит командир, - И без ангелов твоих, Наденька.

***
- Ангелов не бывает, - хмуро говорит еще один солдат. У него нет ранений. Он недавно на линии фронта. Волосы мелькнули в свете заката рыжиной. Глаза узко поглядели на красивую Наденьку. Молиться он еще не научился. - Война закончится, мы победим – ни ангелов, ни чертей не будет. Тут вот немцы на хвосте, а вы байки травите.
Кто спал уже, кто дремал. Кто шептался – притихли. Что будет? Командир ли вмешается, или Надя его огреет, как умеет, язвительными словами. А Надя подняла на него глазищи свои огневые, и едва слышно сказала:
- И для тебя еще сказка найдется, - и что-то такое в ее голосе было, что примолкли все окончательно, да и спать пошли.

***
Уходили быстро. Пятеро, Надька. Остальные не выжили. Уходить из окружения тяжело, особенно когда такой раненый на руках.
«Почему я такая маленькая? Почему? Я сильная, вон, на плечо мужика закинула и тащу…»
- Не останавливайтесь – до реки дойдем, там отдыхать будем, - говорит командир. Она кивает. Из всех только она еще и может помогать раненому идти. Остальные тоже на пределе.
Река. Ноябрьский день не дает тепла, но и холод еще неуверенный, ноги вязнут в снежной каше, мокрая сечка по щекам бьет встречным ветром. Надя вздыхает, и тихо, почти молча, просит парня ну хоть капельку идти самому. Со стороны и не видно, как оно. Вроде едва под руку придерживает, а на деле – половина его веса на ней.
«Я сильная, я должна быть сильнее. Я могу».
- Не останавливайся, - шепчет, зажмурившись на миг, и мнится ей – было уже так. Шли через лед, давным-давно, где-то в другом сне, в другой жизни, но разве ж понять, как это так быть может, - Только не останавливайся, на минутку упадешь – замерзнешь. Оно обманчиво… а там холодно… Мы дойдем, правда, дойдем. Не останавливайся, дурак. В сказки ты не веришь, дурак же, дурак.
Нет, она не плачет. Никто, никогда не видел надиных слез. А идти надо быстро, только темно уже совсем, и выдохлись все…

***
Стояли у реки, отдыхали. Расскажи сказку, а, расскажи! Твои сказки боль облегчают. А она что, она расскажет!
- Хозяйка показывает девочке реку и говорит «Вот река, а в ней речной хозяин живет. Он не добрый, и не злой, он как я – знаешь, что ему сказать, он ответит. Споешь ему сладко, он брод тебе укажет, рыбой поделится. Обидишь, плюнешь в реку – мост уронит»…
- Вот кто в эту реку плюнул? – стонет командир, в который раз оглядывая обрушенный мостик. Вроде и не широка река, а вброд не пойти. Ледок тоненький, смутный – ступишь, провалишься. Надя говорит:
- Спите, спите, товарищи, пока огонь не дымит. Я посторожу…
Командир против, он готов бдить до предрассветья, но глаза его слипаются сами, лишь на миг заглянув в темно-вишневое пламя. Надя знает, что он должен заснуть.

***
Мир светлеет так, что хочется плакать, зарыться лицом в прелую, ароматную листву – но Надя не плачет. Тут нет никого, в ее волшебном мире, но тут ничего нельзя изменить, ничем помочь нельзя. Разве вот так… Шатаясь, идет она к реке, опускает руки в ледяную воду там, где у берега ледка нет, и говорит. Говорит… потом поет. Ничего, ни отклика.
- Ну что тебе еще надо?! – не может уже, падает с ног, - Хочешь, я станцую тебе, ну хочешь?
Над рекой поет птица, чисто и звонко, как весной. Она и не слышала раньше таких птиц. Надя возвращается в темноту и холод ее несказочного леса, где спят солдаты. Руки дрожат от слабости и ледяной воды.

***
Ночью похолодало сильно, солдаты жались друг к другу тесно. Надя рядом сидела, в огонь глядела, заговаривала, чтоб незаметный был. И с огнем плохо – вдруг погоня заметит! А без огня – верная смерть. Ей казалось, что она падает в тяжелую темную яму, но потом выныривает. От реки веяло теплом, а значит, хозяин смилостивился. Значит, через час, когда пора идти будет, у нее окажется все же немного сил. Вдали гремели взрывы. А утром река была укрыта тонким, но уже совсем надежным ледком, по которому, ежели осторожно, пройти можно. Прошли. Только под рыжим лед треснул, рыжий ногу замочил, ругался сильно. Ему стало хуже.

Но ни лишнего спирта, ни чистой воды, ни топлива уже даже, чтоб разжигать сырые дрова и кипятить, не было… Перевязать рану в животе? Надя не будет плакать. Надя помогает ему идти. Сколько сможет, столько пусть пройдет – у него почти ничего не болит…

Вечером следующего дня у Нади поднялась температура. Рыжий стонал и метался по ватнику, расстеленному на земле. Одеяло его не спасало. Надя села рядом, обняла рыжего, пальцы пробежались по лицу, вискам, затылку, взъерошили грязные волосы. Она долго-долго смотрела не него безумными вишневыми глазами, и солдатам казалось, что она старше, много-много старше. Может быть, как та Хозяйка лесов, про которую она любит рассказывать. Может, и вовсе старше. Может, и вовсе она уже столько войн видела, что этим солдатам и не снилось. Кто их, ангелов, знает – думает командир, глядя на старуху семнадцати лет. Сколько вот таких юных, может быть, рыжих, а может, и нет, лежало у нее на коленях, умирая или выживая…

***
- А там, далеко, в волшебной стране, - вдруг говорит Надя, наклонившись к самому его уху, - Живут добрые люди, которые давно забыли о войне. Все, кто хотел войны, ушли из волшебной страны. Они не ангелы, ты прав, ангелов нет – есть добрые люди. Там стоит белый город, похожий на твою Самару, и в белом городе звучит музыка.
- Вальс? – шепчет солдат, - в трофейном фильме такой…
- Да, - улыбается Наденька, сухие глаза ее глядят куда-то вглубь себя и в далекий темный горизонт, на котором плещут сполохи войны, - Вальс. Добрые люди танцуют, и смеются, и белый город полон света и солнца. Там всегда тепло. Там матери ждут своих сыновей, ушедших на войну, потому что знают – не все, кто ушел на войну, плохие люди – просто они не могли иначе. И все они вернутся в белый город, все до единого. И будут танцевать на белых площадях, у волшебных стен и высоких башен.
- Мама, - шепчет рыжий, закрывает глаза. Ему не больно. Он спит и ему снится белый город и его мама, которая танцует на белой площади. Надя не плачет. Она медленно проваливается в густую темноту.

***
- Надо было меня разбудить, - ругается Надя. Времени на горе нет. На одного раненого меньше – остальным больше шанса выжить. Простая правда. Тяжелая, простая полевая правда. Командир хмурится:
- Мы не могли, тащили тебя сколько могли, не все же тебе нас на горбу тащить, медсестра.
Они делят последние крохи пайка. Надя, вздохнув, отдает последний спирт, который был на другие нужды – но раненых, которым нужна срочная перевязка, уже не осталось. И так сойдет. Внутрь – полезнее.
- Надь, а Надь, а расскажи про белый город, - говорит командир и протягивает девушке подснежник, каким чудом выросший под первым ноябрьским снегом. Он не думает об этом, просто дарит.
- Потом, - говорит Надя, сворачиваясь клубочком на его коленях. Засыпает на этот раз, а не проваливается в тяжелый обморок. Он укрывает ее шинелью.

Лес запутал не их, а врагов. Надя и во сне пела лесу, танцевала ему. Нет тут Хозяйки – измучен лес артиллерией, атаками с неба, шрапнелью избит-исколот. Ни одна Хозяйка, лесной древний дух, не выдержит. Но деревья есть, сонные, зимние. Ручьи есть. Заплутал лес врагов, ни один немец не вышел по следам беглецов, ушли.
Надя не плакала. Да и чего плакать – радость-то, четверых бойцов почти в целости и сохранности из осажденной пущи вывела, тайными тропами, лишь по луне и звездам, по солнцу и теням. С корнями договаривалась, падая от усталости, с тропками – ни одна мина под ноги не рвалась. А вот за спиной взрывы слышались. Никто не нагнал.
Вышли. Спаслись.

***
Надя смотрит в горизонт и перебирает четки дней. Вишневые глаза, темные волосы с ранней сединой. И какая седина-то, в семнадцать девичьих лет. А вот. Словно бы выше стала, тверже. Огонь внутри горит. Не погаснет. Красивая, словно и не человек вовсе, а вот кто?

Свадьба была после войны. Командир сдержал обещание. Женился.

***
Хозяйка лесов смотрит на маленькую девочку, качает головой.
«Ну чему тебе у меня учиться. Ты у самого неба училась, когда я еще дитятком была. И сюда вернулась ведь, и заокраинный запад не удержал. Для чего? На людей поглядеть, которые только в мире и остались? Ничего тебе не скажу, чего сама не знаешь. Благословение тебе мое – даю, и пусть деревья слышат тебя, и травы слушаются твоих пальцев. А учить – нет, возвращайся к людской старухе своей. Да в гости ко мне приходи, тепло от тебя и зимой, когда деревья мои спят, кузина моя заморская. Приходи»


© Char Li