Все мои приключения начинается со: стою, курю, никого не трогаю. И тут раз — и я в Мозамбике

Большинство моих приключений начинается со: стою, курю, никого не трогаю. И тут херак — и я в Мозамбике. Или в каких ещё ебенях. Или в шоке. Или в мифологии. Или в ярости. Или ещё каких веселых событий на жопу нашла. Но тут нет, тут дело другое. Тут я сидела и пиво пила. Нет, не одна. Да, давно дело было.

Аж в лихие девяностые или около того. Точно помню, что лето было, как раз конец августа. Только очень тепло было, как ни странно.

И вот в ночи сидели мы с братьями и пили пиво на автобусной остановке. Дикие люди были. Мне восемнадцать, братьям семнадцать и шестнадцать, соответственно. Ни комендантских часов не знали, ни ограничений на продажу алкоголя. И запрета на распитие этого самого алкоголя людных местах. Хотя, сказать честно, место это, хоть и автобусная остановка, было безлюдное совсем. Ну потому что одиннадцать ночи, а ещё потому, что на этой остановке автобусы никогда в жизни не останавливались. Вот хер знает почему, нужно у Миядзаки спросить. Ему бы понравилось автобусная остановка без людей и автобусов.

Однако, нам она нравилась ничуть не меньше, и мы в прекрасном расположении духа пили пиво, глядели на фонарь и беседовали про что-то интересное, но я не помню про что. И да, к слову, пиво я терпеть не могу и как они меня уговорили на это распитие совсем не знаю. Мир был прекраснее: чёрные деревья, яркий свет уличной лампы, лоснящиеся провалы в асфальте и серая крыша остановки, как руины минувшей эпохи и практически артефакт. Или археологический памятник, потому что новой я её не помнила. Я вообще не помнила, что бы этого шалаша не было тут. Остов из серых труб, кокетливо украшенный символом Московской Олимпиалы, с рифленой крышей и рамкой для расписания, в которой никогда не было расписания, потому что тут никогда ничего не останавливалось — это же прекрасно. За то были в ней скамейки. Без досок, конечно. Но с жердочками, на который, как воробьи, укрепились мы втроём и пили жигулевское.

-Братья, как прекрасно вокруг!- возопила я после третьей бутылки и воздела руки к небесам.- Как красив мир при свете Луны, жемчугами украсившей листву! Какое чудо вот так, сидеть, провожать лето и любоваться из сего аскетичного убежища небесным светилом.
-Это фонарь,- просто ответили мне оба брата.
-Да? Ебать, как же неудобно получилось… Но все равно красиво. А знает что?
-Ну пока не знаем, но ты ж не заткнешься!
-Ну, в целом справедливо. Так вот. Я нашла настоящее сокровище, вон, глядите!- и указала дланью на знак «пешеходный переход» висящий на столбе рядом с остановкой.- Нет, ну правда! Он же прекрасен, да, братья?-А давайте его спиздим?
-А базара ноль! Давайте!!!

И мы, допив что осталось, принялись за дело. Ну как мы. Я руководила. А братья шустро повалили столб и принялись отлучать от него синий квадрат с чёрным человечком в сердце. Дела шли у нас очень хорошо и споро, и знак, ни в чем не виноватый, прекрасный, огромный знак подался к нам в руки, отделившись от своих корней и отдавшись на волю победителей. И тут, исполнив победный клич и поздравив друг друга с добычей, мы подняли затуманенные азартом глаза, устремив взор на другую сторону дороги. И да, блять, да! Мы похолодели и вспотели одновременно. Потому что строго напротив нас стояла она. Или он. Милицейский козел в виде машины и двух бойцов с автоматами стоял ровно напротив нашей весёлой шайки-лейки, и с азартом лушпали семечки эти два бойца. Видать поп-корн взять негде было. По ржущим рожам, мокрым глазам, утираемым рукавами и всхлипам: ой, бля, вот цирк!!! Мы поняли, что стоят они давно, и всю картину похищения дорожного знака наблюдали от и до. И теперь уже не в силах стоять ровно от смеха, разрывающего их лёгкие.

И чего вы думаете? Ну правильно думаете, чего уж… Мы дали деру так, словно защищали честь державы на тех Олимпийских играх, неслись как топот от копыт, волосы по ветру, грудь вперёд, как гальюнная фигура на пиратском корабле. Дружным клином журавлей наше трио покидало сцену, неся в руках, как факел или щит, добытый с боем стальной символ свободы пешеходам. Мы скакали как мустанги, не чуя под собой земли, как табор уходя в небо огородами, под богатырское ржание стражей закона, освещаемые светом фонарей и прижимая к сердцу сокровище. За каким хером тащили мы его с собой — не знаю. Вообще нахуй он нам понадобился, неизвестно до сих пор. Но выкидывать его было жалко, и мы притащили сироту в дом. Ну не оставлять же его где попало. Ещё сопрут какие мелкие хулиганы такую красоту. Дома мы потеряли к знаку интерес, подперли им стену прихожей и пошли себе спокойно спать. У нас стресс, и вообще лёгкая атлетика — это вот не наше. Наш вид спорта — стойка на боку. Ну и уснули. Ну и спали себе как младенчики и ничего не предвещало.



А в дому у нас есть папа. И папа наш — злостный жаворонок, которому не спится в ночь глухую. И черти поднимают его в половину пятого утра, чтобы отравлять жизнь всему живому в квартире. И он встал. И он пошёл исполнять свой святой долг, то есть в туалет. Ну а что, ну имеет право в своём доме, как мне кажется. Туда он добрался без приключений, но распахнув дверь на выход увидел в луче света, пересекшего коридор огромный синий квадрат, внутри которого по белому полю гордо шёл в никуда чёрный человек, с головой, отдельной от тела. Вообще у папы моего психика крепкая. Мой папа родом из Брянска, он в душе партизан и не волнует. Папа летом носит телогрейку, чтобы не кусали комары, ест сало в прикуску с карамелью и запивает молоком, он любил свою тещу и одобрял увлечение детей Металликой и остальной прекрасной музыкой. Но обнаружить в половину пятого утра, что выход из туалета в собственной квартире теперь регулируется дорожными знаками было слишком даже для него. И дом содрогнулся. Мы упали с кроватей и накрылись с головой матрасами, симулируя сон. Мама пришла в боевую готовность и прибежала на звук, для моральной поддержки и из любопытства. Папа ржал. От смеха он мог только падать на пол, вставать, и продолжать гомерический смех. Вытирать слёзы, и продолжать ржать. Его сгибало, разгибало, уносило в высь, волнами веселья накрывая квартиру. Мы сдались и тоже пошли посмотреть, что же так его зацепило.

-Это вы приперли?- превозмогая себя вопросил папа, указывая трясущимся от смеха пальцем на знак.
-Ну мы..., скромно ковыряя пальцем ноги пол, признали мы.
-А где вы ЭТО взяли???
-Ну, допустим, нашли..., продолжали мы, не поднимая глаз от линолеума.
-А НАХРЕНА вы это приперли???
-Ну, допустим, это красиво…

Папа угорал ещё с час. Мама сварила кофе и завтракали мы очень рано в тот день. Папа косился на знак и переодически всхрюкивал, но постепенно успокоился. А знак в выходные мы отвезли на дачу. Хорошая вещь, сказал папа, жалко выбрасывать. И приколотил его на дерево напротив нашей калитки. Ну чтобы ржать над проходящими мимо людьми, которые до обморока пугались тому, что уже и среди леса, оказывается, проклятое государство установило где можно ходить, а где — не можно. В целом мило получилось, арт-объект, под названием «Мда...». Ну так его мама моя окрестила и как-то прижилось.

Но не долго, кстати, жил у нас Мда… Спиздили через пару недель. Но я не жалею, нет. Главное, что есть о чем вспомнить, я так считаю.